Глава 5. Проказы Тениша (продолжение)
Незадолго до полудня на Караульную площадь въехала обильно раззолоченная карета с резным гербом на дверце. На запятках кареты покачивался громадный лакей в тесноватой ливрее. Едва экипаж остановился у дверей некой невзрачной лавки, слуга ловко спрыгнул наземь и кинулся распахивать дверцу и отваливать ступеньку. Из темноты бархатной коробки показалась острая туфелька, потянула за собой шёлковую волну подола, пенные воланы нижних юбок и, наконец, появилась сама обладательница великолепного выезда и роскошного наряда.
Молодая дама с любопытством оглядела неказистые окрестности. Запылённые подслеповатые окошки крохотных витрин, ставни с кованными крюками, тяжеловесные двери, ушедшие в землю на несколько ступеней, сама земля — пропахшая отхожим местом в пятом поколении, где запах мочи был самым стойким, но не самым невинным.
Обшарпанные строения обступили площадь размером со скатерть в приличном доме. Из их окон мутноглазые местные обыватели таращились на небывалое зрелище: заезжие! да в карете!
Выглянув наружу, юная дама потянула носом, приподняла бровки, недоумённо вздохнула и, опираясь на руку лакея, ступила на очень бренную землю Караулки.
Она была прелестна — эдакий шёлково-золотой бутон, благоуханный, надменный, блистающий полной житейской невинностью и незнанием тёмных сторон жизни — очаровательный цветок, заботливо выращенный в столичной теплице любящими родителями.
Словно солнце другого мира озарило неприглядный закоулок, и тот в ответ скукожился ещё больше.
Ясно было, что дама здесь впервые, оно и немудрено — что делать аристократке в городском захолустье? Ну, вот разве что посетить лавку «Всякая всячина».
Сероглазая прелестница с мушкой-полумесяцем на нарумяненной щёчке достала из бисерного ридикюля маленький лорнет и, шевеля губами, прочитала вывеску. Да, это именно она, «Всякая всячина». Под названием мелкими буквами было написано и имя владельца: «К услугам Вашим Адам Бецк».
Её тут же встретила горничная, несколько неуклюже вылезшая из другой дверцы. Заботливо кинулась расправлять платье хозяйки, примявшееся за время поездки. Когда служанка коснулась кружев на груди дамы, та сложила лорнет и, не обращая внимания на хлопоты прислуги, решительным шагом направилась к двери в лавку.
Звякнул колокольчик, но в его предупреждениях не было нужды, Адам Бецк уже стоял наготове между входом и прилавком — сквозь мутное окошко он успел увидеть и необычную для этих мест карету, и знатную даму, окружённую хлопотливыми слугами. Правда, он разглядел немногое, но сияние шелков и блеск золочёного герба внушили ему почтение и надежды на серьёзную поживу.
Войдя со света в полутьму, юная дама пролорнировала убогое помещение, медленно обводя стёклышками уходящие в темноту полки, замызганную витрину, столик с безделушками, выставленный поближе к окну. Увиденное её не вдохновило, она поджала губки и так же строго лорнировала хозяина, вмиг ставшего похожим на одну из своих потасканных вещиц — причудливых и жалких одновременно.
Безжалостный лорнет весьма смутил Адама. В эту минуту он проклял свою скупость и леность толстухи-служанки, ибо грязь в лавке могла ему сейчас дорого обойтись. Вдруг брезгливая дама от такого развернётся и унесёт свои нежные шелка на волю, не купив ничего, не оставив золотой пыльцы своего кошелька на засаленном прилавке бедного Адама?
В таких опасениях лавочник постарался улыбнуться как можно приветливее и склониться в самом низком поклоне, который ему позволял застарелый ревматизм.
Наконец, дама подала голос:
— Я ищу безделушку. Что-нибудь необычное и трогательное. Что-нибудь такое… искреннее, как у простых девушек… что-то вроде медальона с локоном или кошелька, сплетённого на память. То, что обычные девушки дарят своим женихам. Понимаете меня? Хозяин! Вы меня понимаете?
Адам очнулся и, опершись о прилавок, с трудом разогнулся.
— Ой, да как же я Вас не пойму? Кто Вас поймёт так, как я Вас понимаю? Такую красавицу! — Бецк оборвал сам себя, поняв, что ляпнул лишнее, не по чину.
При слове «красавица» аристократка щёлкнула сложенным было лорнетом и изучила нездоровое насекомое у прилавка — «что это существо себе позволяет?», но потом милостиво пустила ямочку на нежную щёку: хозяин забавен и безобиден. Толстая грязная обезьянка. Стёклышки перламутрового лорнета заинтересованно блеснули: сценка похожа на театральное представление.
Бецк воодушевился:
— Тот жених не простой человек? Он вращается? Ему надо чувства? Вы правильно пришли — их есть у меня! Вы увидите! Много чувства! Есть кошельки, вязанные из волос — красивые блестящие волосы, почти как Ваши, можно подобрать по цвету. Девушки вяжут их с большим чувством, — Адам не стал уточнять, что это чувство голода. — Никакой жених не устоит! Есть расписные открытки, весьма изящные, вот, с голубкАми. Взгляните — клювики позолочены. А вот чудная собачка. Надпись: «Предана по гроб жизни», обратите внимание на тёплые тона носа — настоящий гейссенский фарфор, с самых мануфактур курфюрста Ансельма, — разливался соловьём Бецк, подсовывая даме всё новые и новые безделки и приглашающе поводя рукой на дальние полки, как бы намекая на необычайные диковины, хранящиеся там.
Она же рассеянно касалась тонкими пальчиками этих вещиц, медленно проходя в тёмную глубину лавки. Потресканные фигурки-allegories, бисерные цветы, пыльные птички под тонкими колпаками стеклянных пузырей, разрозненные столовые приборы, целый ящик дверных ручек — потемневших от времени и отполированных тысячами прикосновений, сами двери, выставленные у стен, таинственные створки в иные миры, кухонная утварь бог знает откуда, чугунные котелки, глиняные кувшины, хранящие грязь иных времён и запах вековых обедов, тонкие как бумага фарфоровые чашки изящного рисунка, но с отбитыми краями, аляповатый наряд Commedia dell’ Arte — платье Коломбины, мелькнувшее густым красным пятном среди прочей ветоши — молоденькая аристократка вглядывалась в это нагроможденье как кошка — с брезгливым любопытством, которое иногда вызывают калеки или особые уродства.
Вслед за госпожой, не сводя с неё глаз, следовала служанка. Этой дела не было до витрин и полок, она вся была внимание: вовремя уловить желание госпожи. «Смотри ж ты, какая преданность», — мимоходом отметил Бецк, полагавший такие чувства лишними и даже невозможными в роде людском. Он был завзятый циник, барыга Адам Бецк, но верил, что у него нежное сердце.
Оказавшись у самой двери, ведущей во внутренние комнаты, юная дама вдруг охнула, обмерла и, схватившись рукой за грудь, медленно осела на грязный пол.
— Ах! Госпожа баронесса! Что с Вами?! — всполошилась горничная. — Мадам! Боже! Это обморок! Ей дурно! Тут такая духота! Боже! Да что же Вы стоите как истукан?! Воды! Нет, воду потом. Её надо уложить! Есть в Вашем клоповнике место почище? Да не стойте чурбаном, помогите же мне поднять её! Или позовите Люсина!
Бецку совсем не хотелось звать в лавку здоровяка-лакея, и он, кряхтя, помог поднять даму, но на ногах та не держалась и горничная потребовала для госпожи места на ложе Адама. Не тащить же её в спальню на второй этаж! К счастью, ложе нашлось ближе, в кабинете совсем рядом. Кабинетом Бецк называл комнату, захламлённую столь мало, что там поместились среди прочей рухляди письменный стол, бюро, какие-то комоды и диван — настоящий монстр — жёсткий, громоздкий и глубокий, кабы не обивка, так и вовсе — дыба.
Они дотащили безвольное тело до этого домашнего алтаря и принесли в жертву. Жертва легла безропотно и бесчувственно.
Служанка тотчас принялась ломать руки и завывать самым жутким образом, так что Бецк окончательно потерял голову и впал в панику.
— Боже! Что делать?! Мадам, ответьте мне! Что Вы встали как столб? Вы хоть знаете кто это? Это дочь самого коменданта… Да! Её батюшка от вас мокрого места не оставит! Боже! И от меня тоже!
Вид бездыханной дамы, дочери коменданта, погребённой в чреве зловещего дивана настолько напугал Бецка, что он кинулся искать у бедняжки пульс, о котором ему рассказывал лекарь, и который обязательно должен быть у каждого живого человека. Но руки у него дрожали и он ничего не нашёл, да тут ещё проклятая девка стала орать: "Да как вы смеете?! Это же дочь самого коменданта! Самого!! Вы хоть понимаете?! Уберите руки!"
Бецк с ужасом отдёрнул пальцы, норовящие поискать пульс в малопригодных для этого местах.
— Я ничего! Я только...
Служанка зашипела не него так, что Бецк буквально ощутил горизонт своей жизни. Казалось видимым как страшный родитель рушит мир прямо над головой безвинного Адама и погребает под тяжкими обломками бесценную лавку, милые сердцу товары, его самого и все его мечты о лучшей доле, хотя и нынешняя его в общем устраивала — до сегодняшнего дня; ведь он добился немалого и рассчитывал встретить старость обеспеченным человеком... И тут на тебе: комендант-убийца!
Несчастный даже не поинтересовался, комендантом чего является многочтимый отец хрупкого создания. Кто именно посадит его голову на пику — комендант Медной Бури — самой страшной тюрьмы Нима или комендант дворцового гарнизона? Какая разница...
— Что же делать? — пролепетал он. — Что делать…
— Воды! Срочно! Солей! Пошлите кого-нибудь в аптеку! Лекаря!
— Эээ, на кого я брошу лавку? Я один, помощник ушёл. А служанка на рынке... Но она должна вот-вот вернуться. Можно подождать.
Помощник и правда был послан ещё утром за местным грамотеем, по слухам, знающим все языки на свете, дабы прочитать непонятный трактат, добытый у бедного семейства, но что-то он задерживался.
— Боже! — заверещала служанка. — Да помогите же мне! Я расшнурую ей корсет! — глаза у Бецка слегка округлились для улучшения обзора, но непоследовательная девица принялась орать уже другое: — Трите ей руки! Слышите? Вот так, возьмите и растирайте, я сбегаю за нюхательной солью. Там, в карете, есть флакон. Трите руки. Не дайте ей остыть!
Последняя фраза наполнила Бецка ужасом. Если дама остынет — ему конец!
И он принялся растирать нежную кожу, да так, что едва не содрал её.
Играли ли тени в глубинах чёрного дивана или лежащая без сознания дама и правда болезненно скривилась?
Служанка выскользнула из комнаты, но, вопреки своим словам, побежала не на выход, к карете, где хранилась спасительная соль, а напротив — в глубь коридора, к лестнице. Она легко и неслышно взбежала наверх, остановилась на площадке у низенькой, едва не в половину своего роста, дверцы. Там она задрала передник и наклонилась к замку. Несколько секунд возни — и раздался скрипучий щелчок, дужка замка освободилась.
Девице не пришлось даже заходить внутрь чуланчика: Адам свалил вчерашнюю добычу прямо у порога.
Здесь, на куче прочего барахла лежал вожделенный Титус. Золотой оклад оказался слишком громоздким и девица, ни секунды не сомневаясь, выдрала один только переплетённый том и упрятала его под пышную юбку. Он канул туда, в сатиновую бездну и затаился.
— Ну что? Как она? — спросила служанка удивительно спокойным тоном, входя в кабинет, где Бецк продолжал растирать даму с неубывающим пылом.
Дама тут же застонала и открыла глаза.
— Боже, что Вы сделали с моими руками? Вы их что, кипятком обдали? Мне больно!
Адам обрадовался: месть страшного коменданта и неминуемая смерть откладываются. Дама ожила! Вот что значит правильно тереть руки!
Теперь, чтобы избежать повторного обморока, нужен свежий воздух!
Бецк схватил первый попавшийся гроссбух и стал махать им, пытаясь создать подобие лёгкого ветерка. При этом он не рассчитал вес гроссбуха и заехал бедняжке по лбу, когда она попыталась встать с дивана. Жертва снова пала, обливаясь злыми слезами и сдерживая все свои аристократические чувства.
В это самое время вернулась с рынка кухарка Бецка и растворила дверь кабинета с вопросом: отчего это лавка стоит пустая, заходи кто хочешь, выноси чего хочешь, а под дверью мается какой-то мужик в позументе и при нём карета… чегой-то?
Адам, забыв обо всём, ринулся спасать своё добро, юная дама, держась за лоб, с шипением покинула негостеприимный дом, вместе с ней убралась и горничная.
— Чегой-то девки плоские пошли. Расфуфырились, платья с вырезом, а положить-то туда и нечего, сисек-то нет, — проворчала дородная кухарка, — мода такая, на тощих. Тьху!
В карете, катящей прочь с Караульной площади, молоденькая аристократка повернулась к своей служанке и нежнейшим голоском спросила:
— Ну чё, жиган, отщипнул своё рыжьё?
— Жужу, что за базар? Вот как на тебе графу жениться? Следи за метлой.
— Ништо ему, он на ****е женится, а не на разговоре. Отщипнул рыжьё-то?
— Облом, балеринка. Зря понтовались.
— Тебе — да фарта нет? — недоверчиво прищурилась Жужу.
Тениш отвернулся, пустил желвак по тонкой скуле — чтоб девчонка поняла и заткнулась. Она поняла.
— Ко мне поедем? Атлет пусть идёт дохает. Хочешь?
— Не сегодня.
Но тут же неожиданно повернулся к ней, разочарованной, обхватил милое личико ладонями, коснулся воспалёнными губами алых губ:
— Хочу…
У девочки от радости вспыхнули глаза:
— Щас? Тут?
— Ну, — выдохнул Тениш.
И горничная полезла мять кружево корсажа, которое недавно так заботливо расправляла.
< предыдущая – глава – следующая >
http://www.proza.ru/2020/01/27/1706 http://proza.ru/2020/02/11/1236